Что не так?
– Ингрид, – медленно начал он, – никогда не называйте раненых пациентами. Ни-ко-гда. Запомните, что раненый, болящий, страждущий – это всегда человек, а не пациент.
– А с этим словом что не так? – робко спросила она.
– Пациент – это терпящий, а терпеть можно долго и бессмысленно. Цель любого лекаря или его помощника – вылечить человека, не заставляя его всю жизнь терпеть. Не позволяйте себе унижать даже самого последнего и падшего человека, который пришёл за помощью к вам. Пациент – это неизлечимо больной, это приговор.
Здесь Хельга проснулась и подняла голову. Ингрид перешла на шёпот:
– Ой, мы, наверное, громко говорили… Хельге, ты как?
– Рада тебя видеть, Ингри… Ой, как всё затекло…
– Хельге, ты есть хочешь?
Отец в стал за спиной Хельги, откинул дочь на спинку стула, положил её голову себе на грудь, а руку на лоб.
– Сейчас голова перестанет звенеть, расправим тебя изнутри.
– Спасибо, папочка.
Ингрид много раз видела, как отцы здесь обращаются с дочерьми, и всегда испытывала при этом странное чувство: от полного непонимания происходящего, до зависти и даже отвращения. Её передёрнуло. Чтобы отвлечься от мыслей, девочка залезла в кастрюли с едой и обнаружила, что кормить Хельгу нечем, всё раздали раненым.
– Хельге, к сожалению, еды не осталось, мы всё раздали, если ты подождёшь, я принесу тебе сюда обед…
– Ингри, я в состоянии дойти до кухни. Пап, я ведь могу пойти?
– Конечно, иди, поешь. Прощание с павшими ты всё равно проспала.
Ингрид и Хельга собрали грязную посуду и вместе повезли её обратно на кухню. Обед Геллы так и остался стоять нетронутым.
Все сидели в общем зале, где шла поминальная трапеза, и поэтому на кухне Ингрид и Хельга спокойно разместились вдвоём. Еды было ещё очень много, поэтому Хельга голодной не осталась.
– А куда перевели Нафана? – спросила Ингрид Хельгу уже за чаем.
– Его временно перевели в пустое крыло лазарета, оттуда его заберёт отец. Нафана напоили лекарствами, чтобы он уснул на время перевозки. Но ему это не поможет, к сожалению. Я не уверена, что он восстановится. Когда я дотронулась до него, меня словно ударило молнией. Папа мне потом сказал, это значит, что Нафана сейчас нельзя лечить. Он отдал Чумному Доктору ту часть своего здоровья, которая отвечает вообще за любую стойкость. В одном ему повезло… Он ещё недорого отделался…
– Иммунитетом?
– О, если бы только иммунитетом… Он потерял возможность различать доброе и злое. Ему отказал разум вообще. Ты ведь видела его.
Тут на стол рядом с рукой Хельги приземлилась маленькая птичка из бумаги. В записке было выведено карандашом: «Хельга, ты где? Ингрид я тоже найти не могу». Хельга нашла завалявшийся карандаш и написала в ответ: «Арти, приходи на кухню, мы обедаем».
Поминальная трапеза была окончена, на кухню потянулись ученики с тележками грязной посуды и остатками еды. Появились Артемида, Сольвей, Эрин, Сага и многие другие. Они сообщили, что скоро объявят Время Тишины. Ингрид не совсем поняла, что это значит, и ей пояснили, что всегда после поминальных трапез объявляют такое время для размышления о жизни и мысленного примирения с усопшими.
На кухне начали мыть и убирать, чтобы успеть до Времени Тишины навести порядок. Обычно это было довольно весёлым занятием, за которым можно поговорить обо всём, переделать кучу дел и остаться довольным человеком, но этот раз подарил новые предчувствия особенности этого дня.
После уборки на кухне девочки взяли свои музыкальные инструменты и пошли в лесную часть парка. Там уже вовсю буйствовало лето. Всё как будто начиналось заново, и не было смерти, и солнце светило так, будто не бывает туч, и деревья раскинули ветви, богато заросшие сочной листвой, и трава была необычайно густа и нежна. Стало даже очень жарко, ласточки и стрижи кружили высоко небе, а далёкий изумрудный горизонт сиял чистейшей глубиной.
По странному совпадению прогулка завела девочек на тот пригорок, где Ингрид и Нафан стояли зимой и смотрели на Улава. Теперь там сидели Никифорос и Улав, Хакон и Фридрик, Иоанн, Эдвард и их друзья и молчаливо пили из фляг пряный сбитень.
– О, вы здесь… А мы хотели проститься тут с воинами, – сказала Хельга.
– Так что ж, мы сюда пришли за этим же, – ответил за всех Хакон, указывая на свои гусли.
Девочки спокойно расселись рядом с ними. Артемида установила на коленях виолу и достала смычок, Улав помял губами трость гобоя, Хельга ущипнула пару струн своих гуслей, Эдвард расчехлил боуран, другие тоже достали свои музыкальные инструменты. Только Ингрид была без флейты, потому что до сих пор ничего приличного не разучила. Спонтанный ансамбль начал играть. Смычки печально затянули свои ноты, гусли мелодично зазвенели, лиричный гобой, ритмичный боуран – все начали прощание с ушедшими.
Пока Ингрид слушала их, она видела, как без стеснения и надрыва плачут её друзья, чисто и спокойно. Слёзы стекали по щекам медленно, но непрерывно, не оставляя после себя ни красных глаз, ни воспалённых щёк. Девочка и сама хотела плакать, тем более что музыка была жива и прекрасна, а воспоминаний – слишком много. Ингрид легла на траву и смотрела в небо, слушая живую мелодию, и небо становилось всё ближе. Смотреть на слёзы друзей было уже выше её сил. Сегодня она впервые видела плачущих Великую Княгиню, Георга Меркурия, Деметроса Аркелая, Феодору Анисию, даже Харальд Краснобородый, скупой на чувства, вытирал лицо платком, отвернувшись. Ведь всё-таки это прекрасно, когда есть с кем плакать вместе. Не только радость, но и слёзы способны объединять людей, но не потому, что это общее горе, ради которого надо мириться даже со врагами, а потому, что есть общая боль. Все друг друга понимают и по-настоящему в такие моменты. А это было именно то, чего Ингрид так не хватало.
Они всё играли и играли, мелодия всё лилась и лилась вне. Вначале она была грустной и трагичной, потом всё светлее и чище и, наконец, переродилась в стремительный сияющий поток, а тот в свою очередь плавно растворился в небе. Лес вокруг вторил звукам эхом до тех пор, пока последняя нота не унеслась вдаль. Так они и остались сидеть в Тишине, когда закончилась музыка. И каждый прожил эту Тишину до конца, по своей мере. Затем все начали медленно расходиться. Глубоко кланялись друг другу, тихо убирали свои инструменты и беззвучно уходили, кто по одному, кто по двое, кто по трое.
Наконец, на пригорке остались только семеро: Никифорос и Артемида, Улав, Эдвард, Хельга, Сольвей и Ингрид. Хельга положила руку Ингрид на плечо и сказала, первой нарушив молчание:
– Теперь ты поедешь с нами на лето.
– А как же всякие контрольные работы? Я ведь их не сдала.
– Так никто не сдал, – успокоила её Сольвей. – Из-за прорыва всё перенесли.
– Я спешу тебя обрадовать на этот счёт. Деметрос Аркелай, когда мы виделись последний раз, сказал мне, что тебе засчитают спасение наших войск за сдачу нескольких предметов, – деловито сказал Эдвард.
– Даже так? – Ингрид очень удивилась.
– Да, он сказал, что потрясён твоей смекалкой.
– Это мне льстит, – усмехнулась она.
– Нет, серьёзно, ведь если бы ты не уничтожила медальон, всё было бы гораздо хуже, – сказал Улав. – Чтобы разрушить церемониал, надо было сначала найти главный предмет вызова, а он, как оказалось, всё это время был у тебя. А его можно разрушить, только сломав треугольник: первая точка в нём – это предмет вызова, вторая – место мертвецов, адрес вызова, а третья – точка начала призыва. Если разрушить хотя бы две из трёх, то третья обнаруживает себя сама, но для этого важно было сначала обезвредить именно медальон.
– Я даже не задумывалась об этом, – сказала Ингрид в недоумении.
– А ты это никому не говори, – посоветовала Хельга. – И рекомендую тебе на зачёте по геометрии взять тему равенства треугольников.
– Уранос Пифагор лопнет, – заметил Никифорос.
– О да, теперь у меня
